Записки Джо. 21е ноября.

Джо плохой, Джо ревнивый, Джо ругается, Джо опять все испортил.

«Отелло проснулся», - эти слова Андерсины жгли мне мозг.

И чтобы как-то унять это жжение, приходилось стучаться головой о стену. К сожалению, стены в изоляторе были обиты поролоном. Или к счастью? Оказаться в смирительной рубашке не хотелось.

Джо лег на спину и раскинул руки. Уставился в белый потолок.

Джо плохой. Джо не может сдержать себя и ругается, и придирается. А что Джо может поделать, если ему не хватает любви?

Никому не нужны сумасшедшие, чокнутые, буйные. Вот бы стать нормальным. А нормальным это как? Это быть таким, как когда мне хорошо, даже когда мне плохо? Надо спросить у доктора, есть ли у него такие таблетки.

Джо подумал вдруг о маме и папе. Их отношения всегда были идеалом. Они любили друг друга четырнадцать лет. Каждый день. Четырнадцать лет каждодневного счастья, пока папа не умер. И все же мама всегда сомневалась в его любви. Только после смерти отца она, перечитывая его письма, поняла и уверовала, наконец, в его любовь.

Папа писал маме письма. А что останется после меня? Смски? Сообщения в вотсапе? Какие доказательства моей любви? Скандалы и ревность?

- У-у-у!

И где эта грань между «все хорошо» и «мы катимся в пропасть»? Где этот первый шаг и как его не совершать?

Я закрываю глаза. Дыхание выравнивается. Я думаю о смерти.

Я вспоминаю, как пришла к тетушке, и в нос тут же ударил запах корвалола. И внутри все сжалось. Это было неделю назад.

За окном светило солнце. По небу бежали красивые длинные облака с кудряшками. Я еще подумала тогда, что это хороший день, чтобы умереть. И вообще хороший день.

Я прошла в спальню. Дядюшка лежал на диване. На лице маска, руки сложены на груди. Не дотрагиваясь до него, я чувствовала холод.

Родной брат моего отца. Отца, которого я знала только по рассказам родных. Мне было восемь месяцев, когда он умер. Всегда, когда дядя смотрел на меня, и я и он думали об этой смерти, казавшейся такой несправедливой.

Затем я прошла на кухню. Тетушка сидела на софе, глаза опухли от слез. Рядом сидела мама. Спокойная.

Тридцать лет назад в нашей семье происходило что-то похожее. Моя мама сходила с ума от внезапной потери. А тетушка поддерживала её и вытаскивала из черной ямы беспроглядной тоски. Но тогда моя мать была молода и красива, и с двумя детьми на руках. А сейчас всем под семьдесят.

Я повернула голову. Рядом стояла двоюродная сестра. Дядюшкина дочь. Мы ничего не сказали друг другу. Я только сделала шаг и вот уже обнимала её. Крепко. И долго. И в этом молчаливом объятии растворялись годы.

До расставания с Джульеттой мы были очень близки с Энн. А после расставания с Джульеттой между нами словно пролегла пропасть. И с каждым годом она становилась все шире. Вот уже пять лет. Я до сих пор не знаю, какова была роль сестры в этом расставании. Я никогда не спрошу её об этом.

Но теперь мы просто обнимали друг друга, и я чувствовала, что во мне есть только любовь и сострадание её горю. И она знала это. Без слов. Вот так за одно мгновение можно перешагивать пропасти.

В детстве моя семья всегда была вместе. Нас было много. Всегда. Выходные, дни рождения, поездки на природу. Мы всегда были вместе. И это было моим сокровищем. У меня очень мало друзей из детства, потому что друзей мне заменяли братья и сестры.

Посиделки у костра. Смех, игры. Походы на рыбалку.

Потом мы выросли. И встречаться стали реже. Зачем мы выросли?

Я всегда буду безумно любить эти времена.

Поэтому сейчас во мне кроме печали есть радость. Я знаю, что мы соберемся все вместе. Ушел один из нас, и мы соберемся все вместе. И все нам будет по плечу.

- Будешь чаю? - спросила Энн.

Я кивнула с улыбкой сквозь слезы.

Затем вернулась в спальню и села рядом с дядюшкиным телом. Он так похудел за последний месяц, что по его обтянутому кожей скелету можно было изучать анатомию. Я помню, как гладила его по спине, и лопатки страшно выпирали.

Мой папа встретит его на небе, и они, наконец-то, будут вместе. Они так давно не виделись.

Я сидела, смотрела на тело покойника и ждала, когда же появится привычное чувство. Я не могла назвать его завистью. Но и другого названия не подобрала.

Еще до того как встретить Андерсину, я спрашивала Джульетту уже после нашего расставания, чего она хочет от жизни. И Джульетта практически никогда не могла мне ответить. Но иногда она говорила, что хочет смерти. Чтобы уже все закончилось. И я понимала её, и я хотела того же самого. Чтобы все уже, наконец, закончилось.

Но сейчас я сидела и ждала, а это чувство зависти покойнику все никак не приходило. В голове плыли облака в ясном небе, и эта мысль была такой приятной. Мысль о жизни. О том, что за окном прекрасная погода и свежий воздух. И что впереди много счастья. Я даже знала, почему мне хочется жить.

Я смотрела на дядюшку. Плакала. Но смерть больше не была мне страшна. И смерть больше не была для меня желанна. У меня была Андерсина и её любовь. Я хотела жить, как никогда раньше.

И вот теперь я все испортила.

Я села на пол, обхватив голову руками. Да я в сумасшедшем доме, но у меня гениальный мозг. Мне твердили об этом с детства. Я обязательно что-нибудь придумаю. Обязательно.

Почему я никогда не доставала Джульетту скандалами и ревностью? Потому что я была другим человеком. Настолько другим, что в самом начале наших отношений любила и восхищалась её мужем. Уже на одном только основании, что она любила его и восхищалась им.

Я была наивным глупым дурачком. Но дурачком счастливым, который дарил всем вокруг счастье и которого невозможно было не любить.

Я ведь опять могу им стать? Быть наивным любящим всех и всё вокруг дурачком ведь так просто! Мне просто нужна новая личность. Эта мне не подходит. Мне нужна новая. Пойду скажу доктору. Пойду скажу доктору, что я теперь другой человек. Он должен знать.

Я поднялась на ноги и постучала в дверь.

- Джо? - раздался приветливый голос Мелани. - Тебе лучше?

- Намного, - улыбаюсь я. - Выпускай меня. Я проголодалась!

Список комментариев: